«Магазин» — это очень страшный спектакль. Он проводит нас через невообразимую в XXI веке, но тем не менее реальную историю подчинения, рабства и насилия над человеческой личностью и свободой. Драматург Олжас Жанайдаров написал документальную пьесу, а режиссер Эдуард Шахов сделал из нее спектакль на грани реальности и почти магической традиционности. Для того, чтобы нам стало тревожно с первых же минут, хватает темноты и соответствующей музыки. Чтобы планка ужаса не опускалась ни на минуту, достаточно убрать со сцены все лишнее. Остаются только две актрисы (Мадина Гайнуллина и Диляра Ибатуллина), легко ломающиеся фанерные ящики для фруктов, россыпь гвоздей, длинная черная лента и текст, который одновременно атакует зрителей со сцены и льется каждому прямо в ухо (играют на татарском языке с синхронным переводом на русский).
Спектакль разворачивает перед нами жуткую историю молодой казашки Карлыгаш, попавшей в кабалу к своей соотечественнице Зияш — жестокой хозяйке небольшого магазина в Москве. Девушка приезжает в столицу, чтобы заработать денег на дом для отца и вырваться из-под гнета своей традиционной семьи, где она вынуждена прислуживать жене брата как младшая в роду. Мечты о поездке на Красную площадь и хорошей жизни разбиваются сразу: девушка оказывается в спальном районе, без паспорта, денег, украшений и каких-либо материальных напоминаний о доме. Оказывается, ее выписали с родины специально, чтобы работать продавщицей в нечеловеческих условиях. Девушке дают новое имя: из Карлыгаш, что в переводе значит «ласточка», она становится бесцветной Катей — и проводит дни и ночи среди таких же ненастоящих Маш и Насть. Повествование позволяет достроить перед своим воображением новый ГУЛАГ XXI века: скрытый от глаз, выросший из ксенофобии и коррумпированности вперемешку с национальными обычаями.
Существование Кати-Карлыгаш выдается нам документальной лавиной, как полицейская хроника. В каждый момент кажется, что хуже быть не может, но факты нагнетают атмосферу до такой степени, что даже не получается сопереживать и ужасаться. Если мы в начале вздрагиваем и возмущаемся про себя (Как это отобрали паспорт?! Почему запрещают петь?! За что избили?! Что значит насильно выдали замуж?!), то под конец сил хватает только на пассивное восприятие новых доз кошмара (родила дочь — отправили на родину, продали на органы, а матери соврали; заставили бить товарку, а у той было больное сердце и она умерла). Концентрированное страдание отупляет, причем не только героиню, но и зрителей. И даже странно, что в девушке не гаснет надежда, потому что в зале места для нее почти нет. Минималистичные художественные средства еще больше подчеркивают пронзительность слов, оставляя нас с ними один на один.
Вторая женщина, мучительница Зияш, поначалу выглядит оборотной стороной той же самой страшной медали. И она казашка, но другая, не бессловесная и терпящая, а устанавливающая свои правила. Женщине-воину в спектакле дан такой же по силе голос и своя история страхов, убеждений, мечтаний. На первый взгляд это кажется попыткой очеловечить и объяснить — хотя ни в коем случае не оправдать — насилие. Однако переплетающиеся истории и построенная на плотном взаимодействии исполнительниц хореография (в постановке Алины Мустаевой) показывают, что на самом деле Карлыгаш и Зияш не противоположности, а части единой системы. Это порочный круг, точнее, всем известный треугольник, в котором заключены насильник и жертва, то и дело берущие на себя роль спасателей. Единственный выход, который возможен, чтобы прекратить насилие, — перестать существовать. Хозяйка магазина не достроит свою мечеть на костях и судьбах; девушка со сломанным телом и душой не вырвется из рабства; но все-таки обе они станут свободны по воле deus ex machina — просто потому, что другого конца у этой истории быть не может.
Разумеется, спектакль не просто рассказывает страшную историю двух женщин, а обращает внимание на большее. Например, на то, что подобный ужас может происходить в нашем дворе (на минуту в почти двухчасовом рассказе появляется покупательница, которая не делает вид, что не видит, а хотя бы спрашивает, откуда у молчаливой продавщицы синяки, — и на секунду героине становится легче). Или на то, что насилие порождает насилие и лишает человечности. Или на то, что до победы гуманного сознания еще далеко. Спектакль сообщает эти тезисы, сталкивая нас с фактами из реальной жизни. При этом он старается взять на себя и другую функцию: художественную, метафорическую, притчевую. Не расставляя оценок, не обозначая, где здесь зло, он наводит фокус на историю, от которой уже не спрячешься, если однажды увидел, и провоцирует пропустить ее через себя. Правда, активное сопереживание здесь затруднено — слишком велик ужас. Но вот какую задачу действительно четко, хоть и в лоб, решает этот спектакль: он делает видимыми тех, кто обычно выпадает из поля зрения. А трагедия служит рупором, чтобы их голос был лучше слышен.
Однако, при всей нужности и актуальности постановки, открытым остается вопрос о колониальности этой истории. Спектакль о казахских женщинах в рабстве в Москве играет татарский драматический театр на татарском же языке с переводом на русский. До конца непонятно, камень ли это в огород столицы, которая равняет всех приезжих под одну гребенку, попытка ли универсализировать сюжет, приподняв его над национальными обычаями, или как раз ставка на сходство обычаев, которые могут порождать подобные трагедии. Постановка довольно однозначно декларирует, что именно традиции подчинения и насильственное воспитание, свойственное не только отдельной семье, но и культуре, в которой выросли героини, в итоге провоцируют весь этот кошмар.
Возможно, у зрителей из Татарстана совсем другая оптика, но в Центральном (Москва) и Центрально-черноземном (Воронеж, где спектакль был показан на Платоновском фестивале искусств) регионах России «Магазин» смотрится двояко. С одной стороны, он поднимает общую проблему дегуманизации человека, а с другой — укрепляет в мысли, что больше всего рискует потерять свою личность и нарваться на насилие или убивающее равнодушие тот, кто выглядит «нерусским». А значит, проводит четкую границу между «ними» и «нами», показывая одну сторону активной, хоть и саморазрушающейся, системой, а другую — мощной, как стихийное бедствие, но все-таки неживой, а значит, и неисправимой. Призывая к сопереживанию первой, он будто бы игнорирует вторую, хотя именно в ней и лежит ключ к изменениям. Хотя возможно, что задачи сотрясти основы и изменить сложившийся порядок перед создателями спектакля не стояло вовсе. Они просто поставили зеркало, которое одних заставит замереть и задуматься, других — убежать и закрыться, а третьих — нанести удар, как только станет понятно, кто и в чем именно виноват.
