Предупреждение: в спектакле, как и в одноименном первоисточнике — романе Алексея Иванова, присутствуют темы насилия и самоубийства.
Люди больше не услышат
Наши юные смешные голоса,
Теперь их слышат только небеса.
Люди никогда не вспомнят
Наши звонкие смешные имена,
Теперь их помнит только тишина.
из песни группы «Ногу свело!»
Существует ли жизнь за пределами 217-й? Допустим, в общежитии есть другие комнаты: 212, 710… Они отличаются только обитателями, но сцена на всех одна: матрас, пара табуреток, дверной проем и в оппозиции к нему — необозначенная чернота, куда можно без объяснений уйти. Говорят, над есть крыша. Если найти ключ — можно выходить туда и смотреть на звезды. Или прыгать, как девочка из 220-й, которая за нелегальное поселение платила собой, а потом устыдилась жить. Еще снаружи есть комендантша, которая говорит из телевизора, и даже милиционер, задающий вопросы с большого экрана, но кто знает, может, они всем только кажутся?
Если вы не читали дебютный роман Алексея Иванова, написанный на Урале в начале девяностых, или никогда не жили в общежитии, подключиться к происходящему удастся точно так же, как если бы у вас был этот опыт. Ведь спектакль не столько рассказывает трагическую историю жителей общаги, сколько поднимает вопрос, что человек в принципе может делать со своей жизнью и совестью. Поиск ответа отягощен жестокостью и подлостью общажного строя, но зато подкреплен стойким ощущением бессмертия, которое так свойственно молодым.
Режиссер Семен Серзин, художница София Матвеева и видеохудожник Михаил Заиканов играют на контрастах низкого и высокого. Разнокалиберные чашки с вином и спущенные штаны соседствуют на сцене с наползающей с экрана огромной планетой, как в триеровской «Меланхолии», пьяная ругань сочетается с монологами в стилистике Достоевского, а ритмичное «Я, ты, он, она — вместе целая страна» — с проникновенными и по-юношески взъерошенными стихами о том, что «резать вены — еще не способ». Границу общажной комнаты обозначают натянутые нити — нотный стан с подвешенными колокольчиками. В них можно разглядеть и отсылку к творчеству андеграундного рок-музыканта Александра Башлачева (он на самом деле жил в той уральской общаге, где родился текст романа), и аллюзию на древнегреческих Мойр, которые натягивают и перерезают нити жизни. А можно просто отметить, каким обезличенным становится человек, если его тихий крик о помощи тонет в перезвоне таких же слабых сигналов бедствия.
Наполненное контрастными образами пространство напоминает двойственную реальность «Дома, в котором…» Оно качается, как если бы его поставили на ось, но во всякой конкретной точке оказывается плотным и устойчивым: актеры, мастерски распределяя себя между бытовухой и глубиной, уравновешивают метафору и реальность. Каждый из них задает характерную линию поиска ответа на вопрос, что важно и что дозволено, из чего складывается общажная сюита о моральной правде. Поэт Ванька в исполнении Евгения Санникова выбирает быть честным, но трудно выносит душащую несвободу и оттого все больше пьет. Простодушная Леля — Алена Митюшина — оказывается один на один с бездной любви к Ваньке и, не справившись, выбирает уйти от контакта со сложным чувством, а заодно и со своим телом. Яркая и резкая Неля — Анна Донченко — трезво понимает, что только жестокие нравы общаги возвращают ее к самой себе, и потому цепляется за эту жизнь руками и ногами. Франтоватый Игорь — Николай Кисличенко — обнаруживает в себе не благородного героя, которым хотел бы быть, а страдающего приспособленца. Мерзкий и быдловатый Гапонов — Михаил Касапов — всегда выбирает только себя и получает удовольствие, ломая окружающих, как дешевые игрушки из ларька. Чистая и светлая Серафима — Эва Мильграм — «просто живет, как получается, и старается не делать зла», а высшие силы — Бог ли, вселенная ли — по-своему заботятся о ней, не позволяя общаге испортить ее жизнь. Ну а Отличник — Геннадий Блинов — как Алеша Карамазов или князь Мышкин, пытается принять всех и самим своим присутствием делает остальных немножечко лучше, но в итоге обнаруживает, что его собственные простые и понятные желания с реальностью общаги не совместимы.
Динамика повествования погружает зал в эмоциональный диалог с тем, что происходит на сцене, как будто все мы сидим по комнатам, свидетельствуем эту историю и невольно думаем: а что сделали бы мы? Циклическая структура спектакля проводит каждого — и героев, и зрителей — от уральского общежития конца перестройки до вечного поселения, куда в итоге возьмут всех и разместят с теми, с кем хочется. Общага на крови, мрачная и трагическая, превращается в общагу на любви, наполняется светлой верой молодых людей, которые чувствуют: как бы ни мучился и ни страдал, все поправимо, по ту ли сторону или по эту (но по ту — вероятнее). И ключевые христианские идеи, оставаясь неназванными впрямую, подмигивают с экрана, где заснятая пустота стоит на паузе, и выглядывают из-за черной портьеры неопознанного небытия напротив вполне материальной двери.
