Незримое море отсвечивает синим, солнце размазывает тускло-жёлтые блики по колышущимся полиэтиленовым полотнищам — это вечные холодные ветра шумят над крохотным островом на западе Ирландии. Так Инишмаан увидела художник Мария Мангаева. А то, как его увидела режиссёр Мария Зубова — результат то ли хирургической проработки, то ли хорошей интуиции, потому что простая и грубоватая форма спектакля то и дело ловит неожиданные контрапункты с пьесой на уровне идей и ощущений.
Сюжеты МакДоны — это клубки горечи, надежды, ненависти, нежности, которые распутываешь сосредоточенно, не дыша, внимательно ощупывая каждый узелок на хрупкой нитке. И для того, чтобы спектакль удался, автору достаточно просто не мешать. Возможно, поэтому режиссёрские финты Зубовой типа передачи слова исполнителю роли Билли, который жалуется на больную спину, и ухода героев почти в полном составе в зал в сцене просмотра фильма (Патинмайк заставляет зрителей подвинуться и нервирующие кричит сзади в ухо) смотрятся неорганично, кажутся сделанными «по учебнику», от ума, а не от сердца — чтобы разнообразить действие, а не чтобы дать ему прорасти и распуститься.
Впрочем, оно всё равно распускается, потому что текст сохранён почти полностью, а у каждого персонажа есть свой драгоценный момент правды, поражающей до глубины души. Как когда доктор поднимает скрюченную алкоголичку мамашу Патинмайка с инвалидной коляски за тонкие запястья — и будто вытягивает за них её настоящую — нежную, звенящую, 65 лет страдающую по погибшему мужу. Или когда Малыш Бобби, сидя в лодке, вспоминает свою хозяйку, которая не умела пудинги готовить, хоть убей, но всё же была любима — и его лицо светлеет, как под солнечным лучом. Или когда Билли в финале сдёргивает с руки верёвку, но чувствует, что её связывает нечто куда более сильное, — и балансирует на грани счастья и боли, вытянув перед собой окровавленные пальцы.
И эти моменты звучат в унисон с духом пьесы, где всё не то, чем кажется. Где спаивающий свою мать беспринципный сплетник Джонни Патинмайк спасает Билли и хранит его секрет всю жизнь, жестокая грубиянка Чума-Хелен делает дорогой подарок брату, над которым всегда издевалась… А новый германский правитель, хоть и носит дурацкие усики, вроде, неплохой парень. Таковы люди — умеют удивлять. Как гранитные булыжники с берегов Инишмаана, — невзрачные и шершавые, и только случайный скол способен обнаружить звёздную бездну, которая прячется внутри иных из них (ну, если только ты не умеешь с ними разговаривать, как тётушка Эйлин).
Спектакль отчасти напоминает такой булыжник: неровностью (на сцене то бормочут на грани слышимости, то орут), утрированностью образов (актрисы молоды, тётушкам за 60, поэтому Кейт говорит нарочитым рыдающим голосом, а Эйлин таращит глаза и проталкивает слова сквозь сжатые губы). Джоннипатинмайк в первой сцене вообще выписывает пируэты с театральными завываниями. Из-за этого поначалу поры прочтение пьесы видится самым наивным и лобовым: на Инишмаане, на самом деле, калеки все — кроме Билли.
А наигрыш Lacrimosa из третьего акта кажется ужасно претенциозным — пока не понимаешь, что он засел внутри вместе с трудноформулируемым ощущением прикосновения к человеческой природе.
