Девушка в кожаных сапогах сурово расхаживает по коврам старой усадьбы, грызет яблоко и пристально смотрит на зрителей в тесном фойе. То и дело она подходит к одному или другому — и в руках у сидящих остаются агит-листовки: «Или смерть капиталу, или смерть под пятой капитала!», «Землю — крестьянам! Заводы — рабочим!». Под цепким взглядом революционерки не знакомые между собой зрители кажутся членами заговорщицкой ячейки. Так начинается спектакль «Русь бесприютная» по поэзии и жизни Сергея Есенина — визитная карточка Московского драматического театра имени поэта, всегда делающего ставку на включение зрителей.
Какие строки Есенина вспоминаются тем, кто знаком с «российским скандальным пиитом» по школьной программе? Наверняка сельский пейзаж: белая береза, роща золотая, хаты — в ризах образа, черемуха душистая, серебряные росы. И между ними ходят узнаваемые герои: Джим, который дает лапу на счастье, старушка мать в ветхом шушуне и сам московский озорной гуляка с грустной нежностью русской души.
Режиссер Ярослав Шевалдов показывает нам и другого Есенина — человека на только своей земли, но и своей эпохи. Вначале воодушевленный революцией, поэт постепенно разочаровывается в ней: от преклонения перед «суровым гением» Ленина приходит к тому, «что такого равенства не надо», и бесконечно страдает за истерзанную Русь, которая превратилась в страну негодяев.
Зрителей приглашают разделить путь поэта в весьма необычной форме. Вы окажетесь за небольшими круглыми столами, успеете выпить шампанского за царскую семью, через несколько минут — хором восславите революцию, а следом вздрогнете от револьверного выстрела. Есенин будет чокаться с вами водкой в кабаке, поделится солеными огурцами и станцует в пьяном угаре. И, разумеется, будет читать стихи — точнее, говорить стихами.
Вы познакомитесь не только с Сергеем Александровичем, но и с бравыми революционерами, комиссарами, бандитом, кабатчицей и несколькими женщинами Есенина в одном лице. Все они разные люди, которым «любить не отдельно, не врозь… эту родину привелось». Но одновременно из них собирается полифонический образ народного поэта, отчаянно пытающегося найти свое место в развороченной на куски стране.
В таком, казалось бы, текстоцентрированном спектакле особая роль отводится свету и цвету. Густая черная темнота создает неопределенность и пугает; яркий красный становится символом то большевизма, то страсти, то ада; белый обнажает нелицеприятную человеческую природу. Правда, к середине спектакля резкое изменение света, а заодно и звука становится привычным и оттого менее эффектным.
То же происходит с иммерсивностью: на третий раз вовлечение зрителей как прием исчерпывает себя. От усиленных эмоций, интерактива и крика хочется отгородиться, выстроить внутреннюю стену. А актеры продолжают заигрывать и создавать надрыв. Хлещет и хлещет «за предел нас отравившая свобода».
Хаос происходящего похож на то, что творилось в России в есенинские времена. Возможно, алкоголь — единственный способ с этим примириться, поэтому зрителям наливают по-настоящему.
Бытовой разгуляй и усиленные эмоции актеров перемежает мистика: то и дело появляются два Черных Человека в мантиях и масках, но они не плоды воспаленного воображения, а символы эпохи. Проводив дьявольским хохотом в последний путь семью Романовых, они оставят на столе пустые траурные рамки. Проводив хихиканьем Ленина, создадут контраст плачущим революционерам. Проводить Есенина они тоже попытаются смехом и бросят на землю тряпичную куклу с лицом поэта. Когда же настанет время настоящего конца, они останутся серьезны и встанут бок о бок с тем, кто проживал боль страны в каждой строчке.
Спектакль играют в городской усадьбе Н. Е. Струйского — арт-пространстве Музея русского искусства. Снаружи особняк кажется заброшенным, особенно в вечерней темноте, но во время спектакля пространство оживает.
Из него в ночь выходишь уже другим: в первую очередь, радостным от того, что не пришлось жить во времена революции и «петь тогда, когда был край мой болен».