Дмитрий Данилов написал пьесу «Человек из Подольска» в 2017 году, а в 2018-м она стала одной из самых популярных в стране — её поставили больше чем в сорока театрах! История об обыкновенном парне, которого ни за что забирают в участок, где предъявляют ему за бессмысленную жизнь, угодила в нерв эпохи и отдалась многоголосым эхом от Москвы до Каменска-Уральского, от Архангельска до Ярославля.
И дело, наверное, не только в том, что Данилов ёмко и остроумно высказался про взаимоотношения людей и силовиков, тотальную разочарованность благополучного поколения, авансом уставшего от жизни, важность осознанности, боль нереализованности, растворение приоритетов в назойливом инфошуме… Соль «Человека из Подольска» в другом: никто не понял, что конкретно автор хотел сказать. Как на двойственном изображении, которое одновременно заяц и утка. Это о недопустимости насилия, даже преследующего самые благородные цели? Или о том, что человеку, живущему на автомате, не обойтись без волшебного пенделя? Вот почему пьеса оказалась таким благодарным материалом для театра: даже следуя тексту во всём и лишь слегка смещая акценты, режиссёры получают истории, не похожие одна на другую, но чаще всего интересные и важные, потому что жизнь год от года не становится проще, спокойнее и понятнее.
Первая экранизация даниловской пьесы — кинодебют Семёна Серзина, который уже ставил «Человека из Подольска» в театре — в Волковском, в Ярославле (там Первого полицейского тоже, кстати, играет Владимир Майзингер). И кроме большого театрального бэкграунда Серзин прихватил из Петербурга ватагу артистов своего «Невидимого театра» и фирменное ощущение щемящей тоски по полувыдуманному «вчера».
Визитная карточка «Невидимого» — ностальгические квартирники о неприкаянных творцах: Довлатове, Володине, Шпаликове, Рыжем. С некоторой натяжкой и человека из Подольска Николая Фролова можно назвать неприкаянным творцом… Хотя он имеет все шансы круто изменить свою жизнь после того, как однажды вечером его забирают в полицейский участок. Самый обычный — но только на первый взгляд.
На что это похоже?
Жёлтые пятна мебели плавают в зелёноватом свете, время от времени задний план начинает дрожать, внутренность полицейского участка обрастает зеленью, похожей на водоросли, а в его дворе колышется парящий бассейн — всё это вместе навевает ассоциации с аквариумом. Да и Николай не сильно отличается активностью и задором от аквариумной рыбки. Он отучился в университете по блату ради «корки», работает на нелюбимой работе, играет в никому не известной группе никому не нужную музыку, жена ушла от него за отсутствием перспектив, с девушкой тоже как-то не ладится… Дело, в общем-то, житейское.
Спектакль Серзина отметает версию про суровую, но справедливую karma police: градус абсурда в нём зашкаливает, полицейские — банда инфернальных фриков, а допрос больше всего напоминает пародию на ночной кошмар. Кино тоже как сон — такой, внутри которого проваливаешься в другой сон, и слои смешиваются причудливо. И бесконечные коридоры ведут по кольцу, люди меняются телами и лицами, детские воспоминания прорастают в настоящее, странно деформируясь (вместо мальчиков-зайчиков с утренника — пляшущие под мигалку гастарбайтеры), зацепившие глаз наяву детали мерещатся повсюду (как машущий лапкой котик Манеки-неко), метафоры обретают неожиданные воплощения (Колина группа называется «Жидкая мать», не отсюда ли бассейн?). Но, в отличии от спектакля, оно сохраняет амбивалентность первоисточника, балансируя на грани между абсурдным и реальным, страшным и смешным, негативным и позитивным.
Полицейские здесь больше похожи на семью, которую не выбирают: они поют под баян, кормят Колю огурчиками и редиской с собственной грядки, всё время чего-то требуют от него и искренне не понимают его инертности. Даже сцены насилия не так страшны, как могли бы быть: будто папа грозит ремнём, но не исполняет угрозы.
Сглаживая противопоставление «нашего» и «их», которому Данилов уделяет много внимания в тексте, Серзин как будто разворачивает его во времени, дорисовывая Коле прошлое, когда он был «нежным и впечатлительным», молодцом и лапонькой для всех. Продолжая аналогию, можно предположить, что сцена перед финалом (в пьесе этого не было, так что обойдёмся почти без спойлеров) — это не случившийся когда-то подростковый бунт, за которым могло бы наконец-то наступить взросление со всеми его атрибутами вроде способности брать на себя ответственность.
Кстати, и сам участок здесь — как будто из прошлого: среди вещдоков оказывается vhs-кассета, сотрудник зовет симпатичную коллегу в санаторий, а в подвале прячется ретрофутуристичный медицинский прибор, похожий на сушилку в советской парикмахерской, который скоро должен стать «стандартной практикой в каждой поликлинике».
Всё это окрашивает историю тоской по мироощущению советского инженера, который питал надежды на будущее, любил свое дело, смотрел на Подольск как на Амстердам (и не только потому, что никогда не видел Амстердама), думал о своём месте во Вселенной и чувствовал себя венцом творения, а не объектом без смысла и цели. Люди на пленке из Колиного прошлого — не то, чтобы счастливы, взрослым взглядом видишь, что у них не всё гладко. Но они живые: смеются и плачут, поют и танцуют по-настоящему — что-то своё, не навязанное.
Зачем это смотреть?
Затем, что нет повода не смотреть! Особенно для тех, кто ни одной постановки пока не видел. Вряд ли это кино станет откровением для театрала, которому Коля Фролов уже почти родной. Но если рассматривать его в отрыве от постановочной судьбы, сочетание вышло беспроигрышное: знаковый текст, безошибочно бьющий в глаз; отличный каст (кроме колоритного Майзингера и роскошной Исаковой тут есть чудесные Касапов и Борисов, которых стоит увидеть на сцене, и музыкант Вадик Королёв, очень искренне не понимающий, что происходит); ненавязчивый, но атмосферный и опять-таки околотеатральный саундтрек («Курара» в начале идеально задаёт тон); плюс узнаваемый стиль (для ценителей) и вкус, который, к счастью, не изменяет режиссёру вне зависимости от того, ставит он или снимает.
