В 2023 году на Дягилевском фестивале представили две оперы, обе — с не совсем оперным материалом в основе. «Персефона» и Симфония псалмов, соединенные в постановке musicAeterna — это соответственно мелодрама для чтицы, солиста, оркестра и хора и сочинение для хора и оркестра. «Триумф времени и разочарования», совместный проект фестиваля и Нижегородского театра оперы и балета — оратория. Георг Фридрих Гендель сочинил ее в 1707 году, когда оперные представления в Риме были запрещены, а духовные жанры не допускали театрализации. И вложил в нее столько страсти, феерической эмоциональности и чувственного драматизма, что дополнительные средства выразительности оказались не нужны.
Гендель вошел в историю как великий реформатор жанра, а его оратории получили множество сценических воплощений. В том числе и эта, самая первая — несмотря на очевидную сложность задачи. Она фактически не имеет сюжета, потому что представляет собой философский диспут между четырьмя аллегориями, которые попробуй олицетвори. Например, что такое Красота, как она может выглядеть и вести себя?
…В первый раз увидеть море и прикоснуться к нему. Новорожденный сын. Смех дочери сквозь сон. Мужчина, спасающий девочку. Собака, которая с безусловным доверием подпускает тебя к своим щенкам. Звезды над полем. Момент перед поцелуем… Голоса неизвестных звучат в темном зале — пока сама Красота не появилась на сцене, зритель может вдохновиться чужими впечатлениями и подумать о том, каким содержанием он наполняет это слово.
«Абсолютная красота — это всё, что нас окружает», — приходит к выводу невидимый собеседник и так смещает фокус рассуждения от прекрасных частностей к некоему «вообще». С одной стороны, красота — это абстракция, и о ней сложно говорить без философских обобщений. С другой, переводя взгляд от младенца, который такой красивый, что как будто не твой сын, или от конкретных губ конкретной возлюбленной — в некую поэтическую даль, волей-неволей если не соврешь, то потеряешь в искренности. Так что крошечный эпизод в начале становится своеобразной увертюрой постановки Елизаветы Мороз — она вся получается о лживости отвлеченных понятий.
Начиная с обобщенной Красоты — той, что по классику, который здесь тоже появится, должна спасти мир. Здесь она умирает еще до того, как всё начинается. Потом, правда, восстает — возможно, потому, что ее товарищи своими спорами и мертвого поднимут. На повестке дня (года, века, тысячелетия) вопрос: достойно ли предаваться Наслаждению, не думая о Времени и забывая о скоротечности Красоты? Впрочем, тут забудешь, пожалуй! Красота выглядит так, что в гроб кладут и краше: серое лицо изборождено морщинами, вместо волос — седые патлы. Остальные вьются вокруг в борьбе за ее бессмертную душу. И если у вас сейчас появились какие-то ассоциации — то не зря. Правда, эта искушаемая своей кровью расписываться не торопится, она ее использует как румяна.
Наслаждение, Время и Разочарование обитают в пышном дворце с бархатными шторами, колоннами из скелетов и мебелью из несчастных (счастливых?) узников, готовых отказаться от себя за толику Наслаждения. И вместе коротают вечность — в играх (в шахматы будильниками, в карты в дурака, в армрестлинг, в «ладошки»), вечеринках (Время поет, Наслаждение раскрывает рот), излишествах (Наслаждение ест вишни, Разочарование выплевывает косточки) и боях за очередную Красивую игрушку в золотой обертке. Игрушке при этом приходится несладко: ее все время таскают туда-сюда, а еще отвешивают пощечины, запихивают в гроб, усаживают в инвалидную коляску, домогаются всем (не)здоровым коллективом, выдирают ей волосы… И каждый притворяется другом: и лицемерная манипуляторша Наслаждение, и сладострастник Время, и Разочарование, у которого вместо духов — слезы подопечной.
Наслаждение врет ей, Время грубит и иногда ведет себя как насильник, Разочарование — разочаровывает (например, притворяется мертвым и заливисто хохочет, видя ее скорбь). Но Красота готова стерпеть что угодно, лишь бы не жить своим умом. В помощь ей — вся массовая культура: Наслаждение временами преображается в поп-диву, Время вещает из телевизора, Разочарование читает вслух газету. В куполе дворца (который, возможно, человеческая голова) время от времени мелькают кадры из кино и фэшн-съемок.
Осознание приходит медленно и трудно: чтобы разглядеть пустоту за феерически прекрасными нагромождениями красивых слов (очень кстати здесь оперное da capo), Красоте приходится лишиться зрения. Так Одиссей залеплял себе уши воском, чтобы не слышать голосов сирен. Наощупь, впервые доверившись собственным чувствам, она наконец-то по-настоящему познает свое окружение и саму себя. Слово disignanno в названии оратории не имеет дословного перевода на русский язык. В буклете фестиваля это понятие определяют как «трезвый взгляд на вещи». Здесь подлинное Disignanno не поет со сцены, а рождается внутри человека, ощутившего бессмысленность абстракций.
Елизавета Мороз говорит: ей важно, чтобы каждый в зале мог отождествить себя с Красотой. И поначалу кажется, что это невозможно. А в конце трудно этого не сделать, потому что это так по-человечески — готовность страдать вечно, лишь бы не страдать! Но отказ видеть жизнь в ее разнообразии означает смерть еще до начала представления, а розы без шипов бывают только на могилах — как убедительно показывает Наслаждение в знаменитой арии Lascia la spina («Бойся шипов, срывая розы…»), когда под самую головку обрезает стебли белым цветам.
Во всём этом есть теплый человеческий смысл. Но его так же легко потерять в китчевой мишуре оформления, как трезвый взгляд на вещи — в барочных поэтических извивах. Глэм-рок здесь встречается с панком, итальянское палаццо — с немецким ночным клубом. Свет переливается разными цветами от края до края спектра, проекции во весь потолок показывают то роскошь, то жуть вроде копощащихся червей. Персонажи и миманс, одетые в многослойную смесь Вивьен Вествуд и Александра Маккуина с Федором Михайловичем Достоевским (художник по костюмам — Сергей Илларионов), постоянно перемещаются и что-то делают — в основном, чисто иллюстративное.
Предельно разреженная драматургия провисает под грузом деталей. Время показывает на пустое запястье и таскает за собой будильники, Наслаждение многоруко и иногда мается похмельем, у Разочарования во всем карманам рассованы платочки, которые он гладит утюгом. Всё это (и многое другое) забавно, но чаще очевидно и ни грамма не добавляет к пониманию характеров.
С другой стороны, какие характеры у отвлеченных понятий… Может быть, главное должна сказать музыка? Она, конечно, справляется при поддержке оркестра во главе с Дмитрием Синьковским, которые явно получают удовольствие от совместной работы. Но мельтешение на сцене осложняет задачу. И ей, и вокалистам: играть тут особенно нечего, зато нужно постоянно делать что-то не слишком обязательное — а феерические генделевские рулады в принципе не были рассчитаны на сценическое воплощение. Абсолютно органичным в этой ситуации умудряется оставаться только Разочарование (на самом деле, наоборот) Андрей Немзер.
Впрочем, учитывая сложность задачи, упрекнуть в чем-то остальных не получается: Наслаждение Яна Дьякова выходит достаточно шикарной и одновременно вульгарной, Время Сергей Годин — зловещим и неприятным, Красота Диляра Идрисова — уязвимой и меняющейся, в общем, живой.
«Жизнь — это бесконечное совершенствование. Считать себя совершенным — значит убить себя», — написал как-то соотечественник и тезка Генделя, драматург Фридрих Геббель. Здесь субъективная правда на кончиках пальцев побеждает объективное (воображаемое) совершенство, а отказ относить себя к чему-то с большой буквы знаменует возврат к настоящему — тому, над чем не властны ни Время, ни Наслаждение, ни Разочарование, ни прочие большие вещи, у которых на самом деле только первая буква и большая.
Фестиваль транслировал оперу онлайн, запись можно посмотреть здесь.
