Кошмар, ужас, провокация, скандал… Какие только громкие слова ни сопровождали премьеру «Нормы» в Театре на Малой Бронной! Жару добавляли активисты, пытавшиеся сорвать спектакль, а также распространённое по соцсетям видео перформанса Анхелики Лидделл, выдавшееся за фрагмент постановки «Норма» Богомолова». Во-первых, «Норму» поставил Максим Диденко, а не Богомолов. Во-вторых, в спектакле нет абсолютно ничего, что хоть как-то могло потянуть на слово «шок».
В его основе одноимённый роман Владимира Сорокина. Важно отметить, что это дебютный роман, написанный в 1979-1984 годах. 40 лет назад он, конечно, мог вызвать скандал, но так ли это в 2019 году? Роман «Норма» состоит из нескольких частей. В одной из них описаны бытовые сценки советских людей разных профессий, которые ежедневно поедают «норму» – порцию фекалий, что является ритуалом и долгом. Остальные части романа написаны в разных стилях – стихи, переписка, стенограмма, упражнения со словом «норма» и других. Там так или иначе сквозит сорокинская ирония и просачивается серость советской жизни.
Текст романа Сорокина для постановки на сцене был обработан драматургом Валерием Печейкиным. Спектакль Диденко, продолжительностью два с половиной часа, в драматургическо-пластической форме рассказывает о невыносимости бытия в абстрактном месте и времени. Глядя на марширующих пионеров, советских милиционеров или рабочих и крестьян, нельзя однозначно сказать, что мы попали в условный Советский Союз. Ведь то и дело мелькают приметы современности – росгвардейцы со щитами, женщина-кошка в латексе, караоке.
Декорацию постановки очень ёмко описывает одно слово – «плакат». Созданный на сцене Галей Солодовниковой монумент имеет в центре огромную зияющую дыру, которая превращается то в сток канализации, то в пылающее огнём жерло, то в герб СССР. На стенах монумента постоянно сменяются картинки: там и початки кукурузы, и золотые колосья, и потоки грязи («нормы»). Зритель переносится то на ВДНХ, условное и величественное, то окунается в помои жизни.
Грандиозности и исполинности оформлению спектакля добавляет здание, в котором его играют, – Дворец на Яузе. Место, где снимали «Голубой огонёк» и «Карнавальную ночь», воссоздаёт атмосферу тоталитаризма, советскости, близости артистов к народу. Последнее подчёркивают самым буквальным образом – в постановке есть сцена, где приглашённый артист Евгений Стычкин вместе с залом поёт известную песню «Одинокая гармонь». Как в караоке на занавес выводится текст, зал отвечает, отдельные зрители солируют. Возникает атмосфера единства, а сказанные артистом до начала этого эпизода слова о мощи державы словно подтверждаются действием.
Впрочем, спектакль музыкален не только стараниями поющих зрителей. Композитор Алексей Ретинский написал музыку к постановке, а исполняется она живым оркестром. Без музыки Ретинского, временами «давящей» на мозги, местами напоминающей какафонию, иногда нагнетающей, наверное, невозможно бы было передать ужасы и страхи жизни, той, что описывал Сорокин, и нашей, настоящей, которой режиссёр так искусно дополнил свою постановку. «…Норма постоянно меняется, время течёт, жизнь идёт, мы меняемся и не замечаем, как нормой становится то, что какое-то время назад было невозможно представить…», – отмечал режиссёр Диденко во время работы над «Нормой». И думая над этим и над повседневностью, так и хочет добавить строчку из исполненной зрителями песни: «Снова замерло всё на рассвете…».
В спектакле заняты артисты Театра на Малой Бронной и Мастерской Брусникина, а также уже вышеупомянутый приглашённый артист Евгений Стычкин, который во втором акте исполняет настоящий монолог-перфоманс, а точнее «Письма Мартину Алексеевичу» из романа Сорокина. Порядка 40 минут, перемещаясь в разных темпах по сцене, стоя на голове, сидя в шпагате, ползая, бегая и одеваясь, Стычкин читает письма несчастного старика, вынужденного делить дачу с учёным. Он бесконечно копает грядки, раздражается и злится на весь мир, а в итоге неистово бранится. Норма его жизни прорывается в форме метафоричной «нормы», потребляемой советскими людьми, и заполняет в форме неразборчивых звуков пространство, под конец напоминая заевшую пластинку беспросветности.
