На малой сцене МХТ вновь слышен грохот Первой мировой войны. Только на этот раз, в отличие от гротескного кабаре «19.14», акценты расставлены другие. Спектакль Уланбека Баялиева проникнут народной мистикой, в какой-то момент подменяющей реальность. Вместе с героями мы попадаем в страшную сказку о том, как война способна ненавязчиво смешать сон и явь.
Сергея Клычкова, писателя-старообрядца начала ХХ века, сегодня знают немногие. Его роман, написанный в стиле народных побасенок, сказок про леших и домовых, да еще и с вкраплениями военной терминологии — фельдфебелей и зауряд-прапорщиков, современному читателю может показаться сложным. Когда подобный текст, неадаптированный и незнакомый, звучит со сцены, он еще глубже погружает зрителя в ирреальность происходящего.
По сюжету, зауряд-прапорщик Миколай Митрич Зайцев, он же Зайчик (Валерий Зазулин), мирный и трогательный юноша, отправляется на побывку. Дома он узнаёт одну за другой тяжелые новости и сбегает обратно на фронт. По дороге юноша встречает гадалку, остерегающую его от воды, призрак своей возлюбленной и дьячка, убежденного, что Бог перестал верить в людей. В дыму войны, разрушившей привычную жизнь в деревне, все эти странности кажутся правдоподобными и не удивляют взрослеющего на глазах Зайчика. Вернувшись в свою роту, он обнаруживает, что его считали пропавшим без вести. Вскоре Зайчик получает повышение в чине и убивает единственного за всю войну противника — безоружного немца на другой стороне реки. В романе убитый немец продолжает мерещиться юноше, связываясь в воображении с сахаром — старообрядческим символом греха. В спектакле этого не происходит; почему немец сахарный, остается загадкой.
И без того странный сюжет на сцене рассыпается, превращается в набор эпизодов, очень условно отделенных друг от друга. Герой в конце отличается от героя в начале, но трансформацию его проследить сложно: кажется, что перед Зайчиком попросту возникает череда событий, и он следует по ним с полным принятием и спокойным любопытством, будто плывет по реке.
Сценография спектакля тоже заявляет о непрерывности: в обволакивающей темноте туда-сюда ездят по рельсам массивные деревянные двери, стоят рядами кирзовые сапоги, бесконечно крутится колесо. Присутствуя только в тексте, ритм всего спектакля задает вода — главный неодушевленный персонаж, имеющей в повествовании ключевое значение. Складывается ощущение, что на сцене воплотилась часть бесперебойного мирового механизма, который работает сам по себе, и только люди в нем мельтешат, создавая движущиеся картинки. Постановка закольцована, и это усиливает чувство, что смотреть спектакль можно с любого места: от этого он не потеряет своей ровной и тягучей сказочности.
Попытки объяснить, что и почему происходит, не помогут ни героям, ни зрителям. Прочувствовать персонажей, как ни удивительно, тоже вряд ли удастся: яркие образы Пелагеи, ее мужа – взводного в роте, дьячка, купца, ротного, родителей Зайчика или его любимой девушки Клаши к концу спектакля кажутся такими же нереальными, как и большая черная птица, символизирующая то ли вину, то ли смерть. В противовес метафорам спор о Боге приобретает неожиданную плотность: через него у зрителей может получиться соотнести себя с происходящим на сцене и задуматься, во что верят они.
Роман «Сахарный немец», опубликованный в 1925 году, Уланбек Баялиев считает по-новому актуальным. Режиссер утверждает, что постоянное присутствие информации и подключенность к общему потоку делает окружающий нас мир таким же странным и наполненным образами, каким он казался герою Клычкова. Однако приходить на этот спектакль в первую очередь стоит не за аллегорией современности, а за необычной, медлительной реальностью столетней давности, за отголосками исторической памяти и немного за сказкой без конца и начала.
