Если ты маленький человек со странным именем Лобгот Пипзам – сирота, вдовец и отец, похоронивший троих детей, – то чего ещё тебе ждать от жизни? Можно разочарованно остановиться, тайно надеясь на чудо, или бодро идти вперёд, не страшась худшего. Томас Манн в свойственной ему философской манере оставляет героя одного в неспешном путешествии – на сумеречной дороге, ведущей на кладбище.
Режиссёр Гульназ Балпеисова чутко уловила, как в манновских текстах эпичная манера повествования спотыкается о необходимость самораскрытия, вынужденность сценической экстраверсии, – и вместе с командой Театра Камбуровой поставила «Дорогу» в манере театрального экспрессионизма. Спектакль выстроен как монолог, сочетающий исповедь и проповедь, а столкновение героя с действительностью проявляет его несовместимость с миром.
Сквозная тема творчества Манна – жизнь как дорога к смерти – отчётливо читается в постановке, в основу которой легли две новеллы: «Дорога на кладбище» и «Разочарование». По задумке художника-сценографа (Мария Бутусова) меланхоличная, лиричная картина мира создаётся простыми предметами, полными тайных и явных смыслов. Из полумрака сценического пространства слышна тишина похоронных бумажных цветов – усопшая по прихоти какого-то печального волшебника. Створки косо вросшего в землю буфета напоминают церковные витражи. Тут проза жизни соседствует с духовной поэзией: обывательский предмет мебели, буфет, оказывается храмом, в реликварии которого хранится бутыль с алкоголем, а бутыль в свою очередь – священный сосуд с бессильной страстью и силой воли внутри.
Тонкое деревце с облетевшими листьями, такое уместное рядом с кладбищенской оградой, отбрасывает красивую тень на задник и обещает продолжение – всему, что было живо, умерло и родится заново всего на один сезон. Или умерло навсегда, чтобы стать прахом лёгкого сценического декаданса. Проигрыватель с пластинкой «крутит» запись аутотренинга для алкозависимых и наматывает зацикленность на ось жизни, в которой привычка равносильна эго, а жажда движения перетекает в бег по замкнутому кругу.
Лобгот Пипзам (Максим Севриновский), как одинокая игла патефона, смиренно идёт по условному кольцу, каждый раз в конце окружности приближаясь к смерти и избегая её. Он смотрит на звёздное небо, чтобы оторваться от земли, и слушает райскую музыку и фантастические голоса вокалисток («театр-то музыкальный»), чтобы насладиться искусством и показать зрителям, что жизнь без искусства невозможна. Герой пьёт по привычке, чтобы не потерять себя, и почти не пьянеет, чтобы не останавливаться, но идти медленно. Ведь если идти медленно, то можно прочувствовать каждую из множества мелких мурашек, бегущих по спине от хорошей музыки, созерцания звёзд, ударов судьбы или осушенного бокала.
Но красный нос – не спутник пьянства. Клоунский нос у Севриновского всегда в кармане: он достаёт и нацепляет его всякий раз, когда жизнь становится невыносимо серьёзной. Невозможно жить и воспринимать себя всерьёз, поэтому герой – как грустный клоун – тихо посмеивается над собой, шутит со зрителями, иронизирует над жизнью и смертью. Исповедуясь перед залом, герой – движением, настроением, словом – проповедует отказ от ожиданий, от предвкушения счастья, от предчувствия любви и репетиции наслаждения. Предвкушение может тянуться вечно, репетиция жизни отсрочивает жизнь, ожидание счастья мешает быть счастливым, предвосхищение смерти отключает созерцательность. В конце концов, проживать смерть и проживать жизнь – одно и то же, если делать это медленно и ценить момент.
Неспешная прелесть постановки разгоняется к финалу со скоростью велосипеда, но вопросы так и повисают, не найдя ответов, над сценой – в дыму пожаров и сигарет, в жёлтом птичьем пёрышке, в великолепном вокале а капелла и нетленных классических опусах, в парящем воздушном шаре и отпечатках колёс на грунтовой дороге. Как смириться со смертью любимых? Можно ли жить, оставаясь бесстрастным? Кажется ли музыка красивее оттого, что сочинивший её композитор уже умер? Чьё творчество считать настоящим искусством – Баха или Queen? Одиночество – это кара или дар? Возможно ли ответить на вопросы, которые задаёт сама вечность?
