Пьесу про падение аристократки и взлёт лакея шведский драматург Август Стриндберг написал в 1888 году и примерно в то же время задумался о необходимости натуралистического действия на сцене – о свободном театре, в котором артисты чувствуют себя легко и естественно и потому свободно используют свой талант и не отстраиваются от зрителя. Евгений Марчелли, мастер чувственных трактовок и непошлой сценической физиологии, взял идею Стриндберга и упаковал её в форму, точно подходящую по смыслу и габаритам.
Тут всё по-настоящему – кроме секса, алкоголя и суицида. Сковорода на плите раскаляется, мясо шкварчит, а овощи для салата сначала нужно помыть и только потом порезать. Действие лишено привычных театральных условностей – всё честно и буднично, как в жизни. По-домашнему едят, облизывая пальцы, моют голову под рукомойником с пенящимся мылом, бреются опасной бритвой. Такое сценическое «протоколирование» кажется особенно уместным на маленькой площадке «Под крышей», где от зрителя ничего не спрячешь – ни смены декораций, ни запахов еды, ни фальшивых эмоций.
С эмоциями у артистов всё в порядке: зритель видит не актёрское наигрывание, а натуральные человеческие чувства. Павел Усачёв (Жан) то разрывается, пытаясь угодить всем сразу, то с покорностью плюшевой игрушки застревает в душных объятиях хозяйки. А вот он уже повелитель, добравшийся до гнезда с золотыми яйцами на верхушке дерева из снов. Лилия Волкова (Жюли) мечется так же, как Жан, лишь амплитуда колебаний её душевного маятника намного шире. С тихих слов сквозь зубы она лихо срывается в истерику, а с язвительных выпадов в адрес прислуги легко переключается на нейтральный интерактив с публикой. Взбалмошная фрёкен на грани нервного срыва кидается от правды к правилам, плутает между «ты» и «вы», ищет любви и ненавидит себя за это.
Кристина Исайкина (Кристина), кажется, не испытывает никаких эмоций и существует как во сне. На автомате готовит ужин, пьёт пиво, одевает жениха. Она почти не покидает сцену и даже в эпизодах, не предполагающих её участия (у Стриндберга всё самое интересное кухарка должна была проспать), наблюдает за происходящим. От неё невозможно спрятаться, потому что тут она кукловод. Кристина давно всё поняла и как гениальный драматург расписала фабулу, завязку и финал. Тихая серая мышь манипулирует людьми и событиями, а громкая яркая фрёкен, наделённая властью по фамильному праву, – всего лишь нарядная кукла, которая непременно остановится и упадёт, когда кончится завод пружины. И дело не в коварстве кухарки, а в её вере в высшую справедливость: Кристина вернее остальных понимает смысл евангельского изречения «Многие же будут первые последними, и последние первыми».
Эффект присутствия усиливается тем, что естественное действие разворачивается в естественной звуковой среде – без фоновой музыки, шумов и спецэффектов. Песню включают лишь в финале, зато сразу Агузарову. Под некогда популярную мелодию Жюли с бритвой в руках отправляется гостить в чудесную страну. Янтарная волна, золотистая пена, облака цвета фламинго – всё такое ненастоящее и, вместе с тем, «лучше страны не найдёшь». Как известно, лучший из миров – театр, но и в нём всё может быть точно как в жизни, если того хочет режиссёр.
Обращаясь к стриндберговскому «интимному театру», Евгений Марчелли не просто продолжает тренд на натурализм в сценическом искусстве – он рифмует его с современной «новой драмой». Физиология актуального театра стремится вскрыть нарыв и выпустить эмоции. Откровенным доверительным тоном постановка раздражает сразу все зрительские рецепторы и заставляет острее слышать противоречия, делать неудобные выводы, осознавать последствия принятых решений. И видеть воочию: если растоптать птичку, то перья разлетятся во все стороны.
